Пост №2

- Томми, это ты?..
Маргарет стоит на верхней ступени лестницы их небольшого съёмного дома в Челси, который, всего полтора года назад, Тому помог разыскать его приятель Марк, работавший клерком в конторе по продаже недвижимости. Домик был скромный, но располагался он на тихой улочке, вдалеке от городского шума и оживлённого движения Лондона, окружённый небольшим садиком с чахлой зеленью, трудами юной миссис Спенсер теперь бурно расцветшей, на зависть соседям. В распоряжении маленького семейства было четыре комнаты, не считая маленькой кухоньки и кладовой; пронырливая кухарка миссис Фауэлер, державшая обоих хозяев в жутком страхе своей суровой красной физиономией и огромным опытом, а так же высокий, желчный слуга Притчетт. С самого начала Томас и Маргарет точно знали, что прислуга бессовестно обкрадывает их, но не решались касаться этого вопроса, находясь в полной зависимости от более решительной и оборотливой челяди. И, всё-таки, это время, после свадьбы, было счастливейшим в их жизни.
Три месяца назад, когда Томаса призвали в полк, за которым он был закреплён с того самого момента, как Великобритания вступила в войну, они прощались здесь же, между резными деревянными перилами, сидя на стёртых от времени порожках. Мэгги, непривычно большая, неуклюжая, со своим огромным животом, не дававшим Тому прижать её к себе как раньше, заливаясь слезами, цеплялась за ворот его суконной шинели тонкими пальчиками, не желая отпускать от себя, даже когда снаружи послышался нетерпеливый гудок подъехавшего такси. Он не хотел, чтобы она ехала с ним на вокзал, не хотел видеть её, такую маленькую, потерянную, посреди привычной толчеи провожавших и встречавших, отправляющихся и остающихся. Не хотел, чтобы она мёрзла там в своём тонком осеннем пальто, дрожа, как лист на ветру. Том хотел запомнить свою милую маленькую жёнушку здесь, в их милом маленьком домике, где она была на своём месте. Они думали тогда, что им не скоро ещё придётся увидеться. Если придётся вообще, хотя о последнем они старались не вспоминать, поглощённые друг другом перед лицом надвигавшейся беды.
Но судьба распорядилась иначе. Томас прибыл во Францию точно в положенный срок, однако так и не успел понюхать пороху. Роя окопы для предстоящего сражения, он сильно простыл, и последние пару недель провалялся в лазарете с сильнейшим воспалением лёгких, непрестанно бредя, в своих горячечных видениях, снова и снова, возвращаясь на Фин-стрит, к узким высоким окошкам в кружеве лёгкого тюля, к послеобеденному чаю, к неспешному перестуку напольных часов и к светлой, мягкой улыбке, озаряющей его сейчас наяву. Ещё две недели увольнительной. Две недели украденного у войны счастья.
Послеполуденное солнце заглядывает в круглое окошко на втором этаже, подсвечивая рассыпавшиеся по плечам Маргарет каштановые кудри, одевая их лёгкой, невесомой вуалью золотистого света. Одним порывистым движением сорвавшись с места, она опрометью кидается вниз, почти не касаясь ступеней, будто взлетая над ними, и вот она уже сжимает его в крепких объятьях, повторяя безостановочно:
- Это ты, ты… Это и вправду ты. О, Томми! Как я рада…
Осыпая его бесконечными, горячими поцелуями Маргарет чуть отстраняется, сияя тёмными, тёплыми глазами, не веря, не смея поверить в то, что он действительно здесь, и вновь прижимает к себе.
- Как я рада… - шепчет она, тихо, безостановочно. – О, как я рада! Бедняжка мой… Я всё-всё знаю, я получила письмо от твоего офицера… Но как я рада!.. Я плохая, Томми?
Мягкие, нежные губы прижимаются к его щеке таким родным, привычным и обыденным движением, и вся она, податливая, лучистая, пахнущая домашним уютом, вербеной и, совсем немного, скисшим молоком, обвивается вокруг него, как виноградная лоза вокруг кирпичной стены их дома.
- Я не должна радоваться тому, что тебе так плохо пришлось… Но ты здесь. Ты здесь, мой родной… Ты цел. Ты снова со своей Мегги.
- Тише, тише…
Вполголоса повторяет он, прижимая её к себе, зарываясь лицом в копну тяжёлых, спутавшихся волос, вдыхая их знакомый аромат, пока она, наконец, не выпускает его, улыбаясь, крепко хватая пальцами за запястье, и тянет за собой, вверх по лестнице. Остановившись у дверей комнаты, которая прежде была незанятой, Маргарет, с загадочным видом, манит его внутрь.
Том помнит обстановку этой светлой маленькой спальни, они выбирали её вместе, ещё до того, как он уехал на материк. И, всё же, теперь здесь появилось что-то новое, что-то совершенно отличное, наполнившее помещение жизнью, радостью, смыслом. В деревянной колыбельке у дальней стены тихо посапывает младенец.
- Это Бобби, - с тихой гордостью представляет дитя Маргарет, подходя ближе и хватаясь ловкими, умелыми пальцами за высокий бортик. – Вчера нам исполнилось два месяца.
На секунду, не дольше, Томас ощущает укол странной, ничем не объяснимой ревности, когда его молодая жена склоняется над колыбелью, глядя на маленький, неподвижный свёрток, что покоится на дне, с такой невыразимой, безграничной любовью. Но в следующее мгновение, он уже обнимает её снова, в первый раз смотря в крохотное, сморщенное личико собственного сына.
- Привет, Боб, - неуверенно улыбается Том, не понимая, что ему сейчас следует сказать или сделать, но зная, что его жизнь полностью перевернулась, раз и навсегда.
Несколькими часами позже, когда они с Мегги лежат в их постели, и она, потянувшись, шаря рукой по прикроватной тумбочке, вытаскивает из пачки две сигареты, прикуривая разом обе, передавая ему одну, Том всё ещё не отошёл от этого потрясения. Он будто наяву видит перед собой эти крохотные, почти прозрачные, невесомые пальчики, которые цепляются за край ладони его жены, когда она подносит маленькую ручку к своим губам. Слышит тихое переливистое воркование этого странного, незнакомого пока ещё, но уже до боли любимого им существа. Ему невозможным кажется представить, что всего через несколько дней он уедет. Оставит их одних и, может быть, уже больше никогда не увидит опять.
- Томми.
Рука Маргарет ложится ему поперёк груди, и он поворачивает голову, чтобы посмотреть на жену, отрывисто поцеловать её в висок.
- М?
- Я только что вспомнила, что совсем забыла зайти к бакалейщику. Сегодня обещали привезти крупу и макароны, и мистер Хопкинс сказал, что отложит мне. У меня ещё осталось несколько продовольственных карточек…
Она тихонько покусывает губы, выжидательно глядя на него. Он чувствует, что ей неловко из-за того, что в доме нет кофе, и сахар почти закончился, а сливок теперь и вовсе не достать. Из-за постоянных обстрелов машины с продуктами приходят не часто даже в столицу. Он коротко улыбается, давая ей понять, что это не имеет значения.
- Ты хочешь, чтобы я сходил к мистеру Хопкинсу?..
По лицу Маргарет скользит лукавое выражение, которое делает её похожей на маленькую девочку. Такую, какой он увидел её впервые, десять лет тому назад. Девятилетнюю озорную задиру, задумавшую шалость.
- Я хотела приготовить нам обед… Миссис Притчетт уехала к своим родным в Дорсет, неделю назад.
- Эта старая ведьма всё ещё терроризирует тебя? – Том смешливо фыркает, скользя губами по её щеке.
- Перестань, - Маргарет хмурит брови в притворном негодовании. – Она здорово помогла мне с Бобби, Том. Без неё бы я не справилась. Она обожает малыша.
- Конечно, - говорит Том серьёзно.
Он не может сомневаться в том, что этого младенца хоть кто-нибудь не сможет полюбить.

В магазине, через два квартала от Фин-стрит, удивительно пусто. Тому приходиться отстоять приличную очередь, чтобы удостоится аудиенции мистера Хопкинса, отмеряющего на своих весах фунты и унции, с поразительной точностью. Ни лишней крупинки, ни макового зёрнышка. Теперь это слишком ценный товар, чтобы разбрасываться им с упоительной небрежностью мирного времени. Взглянув на список у него в руке, на карточки, Хопкинс кивает и уходит за прилавок, в заднюю комнату. Пока его нет, Том украдкой изучает бледные, вытянувшиеся лица покупателей, из которых будто бы высосали всю радость на свете, их строгие, серые наряды. Как на похоронах. В нём самом ещё слишком жива радость встречи, прикосновение руки Мегги, чтобы он сумел их понять.
- Это всё, мистер Спенсер?
Бакалейщик выкладывает перед ним свёртки с его покупками. Такие маленькие. Том с сожалением скользит по ним взглядом. На свои увольнительные он покупает ещё фунт патоки, сахара нет в наличии. Потом, на улице, делает небольшой крюк, чтобы заскочить в кондитерскую, где ему удаётся раздобыть немного печенья с шоколадной крошкой и, уже дорогой к дому, литр кислого домашнего вина у барышника. Это уже настоящий пир, даже если на это ушли почти все его деньги.
Вой воздушной тревоги раздаётся в тот миг, когда он сворачивает на их тихую, обсаженную вишнями, улочку. Том замирает посреди тротуара, крепко прижимая бумажные свёртки к груди, не зная, что ему нужно делать. Мимо него торопливо проходит какая-то пара, спешащая в убежище, и он, усилием воли, стряхивает с себя это секундное оцепенение. Том ускоряет шаг, и вот уже в просвет деревьев ему виден конёк крыши. Он виден ему ещё несколько секунд, а затем деревянный остов исчезает, охваченный языками пламени.
В оглушительном грохоте, в рёве бушующего пожара Том не слышит собственного крика, он не чувствует, как его ноша падает на землю и как ноги, не советуясь с мозгом, несут его вперёд. Он один на этой маленькой узкой улочке, вокруг него на Лондон всё так же падают снаряды, попадая в пустые, оставленные дома. Некому остановить его, когда он, опаляя себе волосы, полы распахнувшегося плаща, кидается к мгновенно обугливающимся развалинам. Он зовёт их по именам, не смотря на то, что маленький Бобби не смог бы ответить ему, он даже не знает ещё его голоса. Какая-то часть его, где-то глубоко внутри, надеется, что они успели уйти в погреб, когда завыла сирена, и он, голыми руками, чёрными от копоти, раскидывает доски и осколки кирпичей. Другая его часть уже знает, что Мегги ждала его возвращения, когда ладонь его нащупывает в куче мусора крохотную, совсем не тронутую огнём, пинетку.

***

- Капитан Спенсер?
Голос капрала Сомерсби доносился до его слуха будто бы сквозь плотный слой ваты. Томас всё ещё был там, в своём кошмаре, где он, утопая по голень в густой, вспененной недавнем дождём, жиже, вытаскивал раненых и убитых (большей частью убитых) из траншей у самого берега реки Соммы. Он всё ещё был простым солдатом, желторотым юнцом, которого Первая мировая лишила всего, одним метким, точным ударом. Его будущее, его жизнь исчезли в ослепительной вспышке пламени, и не осталось ничего, кроме бесконечного марша, кроме грязи, крови, гноя и перемолотых в соммской мясорубке тел товарищей. Но кто тогда мог знать, что пожар, опаливший Европу, был не последним. Кто мог предсказать, что когда-нибудь придёт Вторая?
- Капитан?..
В этот раз тихий, встревоженный голос звучал немного настойчивей, требуя немедленного ответа. Томас с рваным стоном открыл глаза, коротко смаргивая, и тут же уставился на высокий, расписанный выцветшими красками потолок, вспоминая, где он сейчас находиться. Неделю назад их полк перебросили с Восточного фронта, и теперь они квартировались в небольшой деревеньке, недалеко от Дрездена. Краткая передышка, которая требовалась всем, и ему самому, не меньше, если не больше других.
Когда тебе пятьдесят, просыпаться – уже не такое лёгкое дело. Негромко крякнув, Томас присел на кровати, - настоящей, дубовой двуспальной кровати, а не узкой походной койке, - ероша пальцами чуть тронутые сединой волосы. Впервые за долгое время ему удалось проспать дольше четырёх часов, и сон ударил в голову, не желая отпускать. Он чувствовал себя не отдохнувшим, как должно было, но, напротив, уставшим, измятым и несвежим сверх всякой меры.
- Что у вас, Сомерсби?
Хрипло выдохнул он, доставая из пачки, выуженной из нагрудного кармана мундира, висевшего на одном из столбиков кровати, сигарету и прикуривая её. Дым лез в глаза, заставляя их слезиться ещё больше, но резкая горечь никотина бодрила, приводила мысли в порядок.
- Депеша, сэр. Союзные войска провели артобстрел Дрездена. Нам приказано быть там к полудню. Оказать помощь раненным и освободить город. По нашим данным, там могут находиться пленные.
За окном были сумерки, серые и неприветливые, которые не говорили взгляду ровно ничего. Ни о том, рассвет сейчас или закат, ни о том, что может находиться в этой мутной, противной, как остывший бульон, пелене. Как будто это имело какое-то значение. Уже давно всё вокруг сделалось одинаковым до отвращения. Лондон или Берлин, - теперь они были словно близнецы-братья. Холодные, каменные, бездушные.
- Вы уже отдали какие-то распоряжения?
- Никак нет, сэр. Ждём вашего приказа.
Томас поднялся на ноги, на мгновение ощущая резкую боль в простреленном, глухо нывшем бедре. Он кивнул, крепче сжимая в пальцах фильтр, раздавливая его, как ненавистное насекомое.

Искорёженная громада города высилась над ними, как кости скелета какого-то доисторического ящера, расплющенные, придавленные к земле, разбитые. Прошедший две войны, Томас не мог припомнить, чтобы хоть когда-нибудь прежде видел такое. Это не был обычный воздушный налёт. Это был огненный смерч, прошедшийся по земле гигантским помелом, беспощадно сметающим всё на своём пути. Это было уничтожение. И им предстояло спасти то, что ещё уцелело. Наложить чёртов пластырь на открытую кровоточащую рану. Девять тысяч погибших, в основном из мирного населения, и сводки всё продолжали прибывать. Томас был уверен, что к вечеру это число увеличиться вдвое, и никто не мог сказать, где остановиться цифра на следующий день.
Он огляделся по сторонам. От четырёх красивейших зданий Цвингера, которые он прежде видел на глянцевых открытках, остались только обугленные остовы, на площади между которыми и расположился пункт помощи. На сколько хватало глаз, он мог разглядеть людей, пришедших сюда за медикаментами и едой. В дальнем от него конце площади, у чудом сохранившейся в целости скульптуры мраморного ангела, стояла полевая кухня, и повар разливал что-то горячее, дымящиеся, в протянутые ему миски.
Том смотрел на серые, осунувшиеся лица людей, этих добропорядочных бюргеров, слепо доверившихся своему фюреру, и пытался почувствовать хоть что-нибудь, кроме сострадания, но напрасно. Он знал, что уже давно в его сердце не осталось того бушующего огня, который гнал его вперёд, много лет назад. В конце-концов, он был в Германии в начале двадцатых, и то было безрадостное зрелище. Томас пытался ещё заметить толику ненависти, отвращения в настроении толпы, ведь эти люди точно знали, кто накануне бросал в них бомбы, стремясь утвердить свою надвигавшуюся победу, в которой уже не приходилось сомневаться. И снова ничего. Ничего, кроме скорби, отчаянья и смертельной усталости. Они так же, ничуть не меньше, хотели этого конца, каким бы он ни был.
- Отряд Харпера прочёсывает северный район, - негромким голосом, будто и он, тоже, был подавлен увиденным, совсем не по-военному доложил Сомерсби, останавливаясь справа от него.
Томас повернул голову в сторону капрала. Это был невысокий, подвижный и живой человек лет тридцати пяти, с тёмными блестящими глазами и тонкими усиками над вечно кривящейся, как бы в неуверенности, стоит ли улыбнуться или нет, губой. До войны Сомерсби работал при штабе, и Томас видел его в столице, пару раз, но они никогда не разговаривали и даже не были представлены. Теперь это был друг. Пожалуй, самый близкий и доверенный здесь, в далёкой, чужой, опустошенной стране.
- Что-нибудь нашли? – спросил он таким же тихим, сдержанным голосом.
- Пока нет, сэр. Но есть основания полагать, что группу пленных солдат-союзников держат в бараках недалеко от северной окраины.
- Хорошо, продолжайте.
Он устало прикрыл глаза, а в следующее мгновение, что-то просвистело над ухом Томаса. Какое-то гадкое, больно ужалившее его в щёку насекомое. Распахнув веки, он медленно, не торопясь, поднёс ладонь к лицу и дотронулся до опалённого места, а потом с тупым изумлением посмотрел на окрасившиеся алым пальцы. Что-то толкнуло его в спину, потянуло за собой, и словно бы издалека он услышал громкий, взволнованный голос Сомерсби и следом, как гигантская, рокочущая волна, дружный, нестройный вскрик толпы.
Только прижавшись спиной к уцелевшей стене, вдавливаясь лопатками в каменную громаду, ища укрытия, Том поднял взгляд вверх, уловив какое-то движение на полуобвалившейся крыше здания напротив.
- Том, ты цел?..
Расширившимися глазами взглянув на капрала, Томас выдохнул хрипло:
- Снайперы, - и тут же, овладевая собой, прокашлявшись, продолжил более уверенно. – Нужно снять их оттуда немедленно. Проверьте периметр. Люди не должны бояться приходить сюда.
На лице Сомерсби отчётливо читалось непонимание и досада за эту опасную ошибку. Он отвернулся, подзывая солдат, но капитан уже видел, в просвет опалённых пламенем, некогда величественных стен, как кто-то, - не тот, кто стрелял в него только что, но совершенно точно связанный с этим выстрелом, - уходит. Рука его, сама собой, потянулась вниз, к кобуре и пальцы уверенно сжались на рукояти "энфилда". Он отлично знал, что сразу за комплексом Цвингера находиться пустое место, и в паре сотен метров укрыться было совершенно негде. Он знал так же, что ему не следует покидать нынешнюю диспозицию, но это был шанс.
Коротко скомандовав подоспевшим солдатам следовать за ним, он бросился в погоню, на ходу уже замечая и других, поспешно отступавших, надеявшихся затеряться на улицах города, чтобы, вероятно, под прикрытием темноты, попробовать совершить ещё одну диверсию. Нет, нападение, поправил он себя мысленно. Нелепое, не продуманное, бессмысленное и подлое нападение.
Он мчался вперёд, не оглядываясь, но точно зная, что не меньше десяти из его подчинённых следуют за ним. Краем глаза Том заметил, как кто-то снял на бегу солдата в немецкой форме, одним точным выстрелом, и тот, замерев на месте, вдруг прогнулся назад, как будто стараясь нащупать что-то у себя на спине, а потом, пошатнувшись, рухнул на колени и ударился лицом об асфальт. Томас не обернулся, чтобы проверить, встанет ли он, но вдруг крикнул, повышая голос до обычного командного рёва.
- Постараться взять живыми!..
Впереди уже виднелась потрёпанная громада жилого квартала. Выцепив взглядом одну из удалявшихся спин, капитан последовал за противником, ныряя в арку какого-то двора. Мужчина, лица которого он даже мельком ещё не видел, неплохо ориентировался, и Томас сосредоточился на том, чтобы не упустить его из виду. Поворот, ещё поворот. Голые чёрные деревья, замороженные, высушенные этим февралём, своими корявыми пальцами пытались поймать преследователя, защитить беглеца раскидистыми лапами. Битый кирпич и щебёнка предательски осыпались под ногой. Томас почувствовал, как закололо в боку. Он редко пока ещё вспоминал о том, что становится слишком стар для таких выходок. Позже он за это ещё поплатиться. Возможно, дороже, чем думает.
На углу улицы Том резко остановился, тяжело дыша, с досадой ударяя кулаком о кирпичную кладку, и тут же привалился к стене плечом. Он упустил его. Только пару секунд назад солдат был прямо перед ним, а теперь исчез, словно сквозь землю провалился. Крепко сжав зубы, капитан выдохнул с шумом, но тут же напрягся, чутко прислушиваясь. Невдалеке раздался короткий, полный горестного отчаянья крик. И ещё один. С усилием оттолкнувшись от стены дома, Томас поспешил в том направлении, теперь только замечая ещё одну, обвалившуюся, арку, а за ней чёрный от копоти двор, полный осколков стекла, камня, обломков дерева и прочего мусора, который всё ещё слегка дымился, дотлевая.
Солдат стоял точно посередине двора, в том месте, где вчера только, должно быть, находилось здание. Что-то забормотав себе под нос, он, не замечая Тома, бросился к противоположному концу, нагнулся, поднимая с земли небольшую плоскую жестянку. Табличка с номером и названием улицы, почти наверняка. Судя по тому, как двигались губы солдата, высокого, белокурого и статного парня с таким же серым, неумытым лицом, как и у всех в этом городе, Том мог сказать, что он перечитывает написанное на табличке, снова и снова. Потом жестянка, с дребезжащим звуком, выскользнула из его пальцев.
Солдат, пошатываясь, побрёл обратно, и снова остановился на пепелище. Порывистым движением он поднял руки, обхватывая голову ладонями слишком знакомым жестом. Лицо его нелепо сморщилось, и новый крик, надрывный, щемящий, слетел с губ. Томас замер на своём месте, не смея пошевелиться. Он будто бы смотрел на тридцать лет назад, как будто кто-то дал ему шанс подглядеть со стороны на самого себя. Он чувствовал, как что-то дрогнуло и надломилось у него внутри, как будто, после всего, виденного сегодня, после всех этих трёх десятилетий, отданных служению родине, потому что ничего другого у него не осталось, именно эта сцена стала тем самым пёрышком, безжалостно упавшим на спину верблюда.
Он сделал шаг назад, отступая, готовясь вернуться туда, откуда пришёл. Он не мог поступить так, как следовало, даже рискуя жизнями других людей. Откуда-то Том знал, чувствовал, что этот парень уже ни для кого не представляет опасности.
Что-то громко треснуло у него под ногой. Солдат испуганно вскинул голову и впервые посмотрел на него в упор своими светлыми, слишком молодыми глазами. Он не сделал попытки бежать опять или, напротив, броситься на Томаса, только правая его рука неожиданно вскинулась вверх, поползла за край ворота. Действуя исключительно на рефлексах, Томас стремительно поднял оружие и, почти не целясь, нажал на курок.
Парень покачнулся, издав какой-то странный, недоверчивый звук, приподнял брови и завалился назад, на гору щебня. Опустив револьвер, Томас подошёл ближе. Солдат был ещё жив. Хлюпая горлом, как будто силясь сказать что-то, он ещё с минуту смотрел в серое небо над их головами, а потом глаза его закатились. Правая рука по-прежнему что-то крепко сжимала под кителем. Сейчас, вблизи, он выглядел совсем юным, почти мальчиком. Томас наклонился, движением ладони прикрывая веки и, вытащив руку солдата, разжал ему пальцы, разглядывая то, что они прятали. Пара крохотных детских пинеток.
Отвернувшись, Том тяжело присел на неровный огрызок стены, опустив голову, рассеянно разглядывая собственные пальцы, крепко стискивавшие рукоять "энфилда". Он слышал приближавшиеся торопливые шаги и шум голосов. Кто-то крикнул: "Он тут! Я нашёл его!" А затем тот же голос окликнул Томаса.
- Капитан?..
Он поднял взгляд, бездумно уставившись на лицо одного из своих солдат, и кивнул.
- Здесь всё.