Annabel Mitchell

Посмотри вокруг. Если это сон, то в нём уместился весь мир.

Смерть - непредсказуема и хитра. Она может забрать тебя в любой момент, может забрать людей, которым казалось жить да жить, а тех, кто недостоин, быть на земле оставляет. Почему так?  Кто-нибудь когда-нибудь давал ответ на этот вопрос?  Не думаю, ведь люди иногда сами отбирают жизнь других. Причины могут быть различные. Месть, предательство, зависть и так далее. В общем, многие человеческие пороки. Но такие люди чаще всего попадают за решетку. Аннабель была адвокатом и по логике должна была часто сталкиваться с этим, но в их Городке в этом плане всегда было все спокойно.  А вот совсем недавно на Городок обрушилась шокирующая новость. Убит один из глав города. Стоит ли говорить о том, что жители Городка не могли поверить в случившееся? Ведь это место всегда славилось своей безопасностью. Кто же могу совершить это преступление? Сама Аннабель не могла понять и принять то, что Николаса убили. Кто и зачем это сделал?
Сегодня прошли похороны, в Городке был объявлен трехдневный траур. На похороны собрался весь город. Весь город охватила тоска, и даже погода сопутствовала этому.  Митчелл была, мягко говоря, шокирована.  Она крепко сжимала руку Кристофера и, нахмурившись, наблюдала за всем.
-Не могу в это поверить. – прошептала она любимому. Он приобнял ее, прижав к себе, а Белль обняла его одной рукой. Только стоя на похоронах, понимаешь, что близкие и родные люди дороже всего на свете.  Белль уже потеряла родителей и чуть не потеряла обоих братьев.  А как же сейчас было семье Оуэнс? Ей не хотелось думать об этом, но поддержать их конечно нужно было.  Девушка глубоко вздохнула.
***
Через несколько часов после похорон.

Она знала, что все жители Городка хотят, чтобы убийцу нашли, ведь именно тогда они почувствуют себя в безопасности. Именно поэтому девушка решила начать работы сегодня.  Белль решила пойти к первому подозреваемому: нелюдимому часовщику Роланду Грейвсу. Кристофер не хотел ее туда отпускать, так как много слухов ходила об этом мужчине, но  Аннабель не любила слепо доверять слухам. Тем более она адвокат и обеспечить достойную защиту людей - это ее работа. Девушка отправилась в лавку часовщика, в которой была лишь однажды. Покупала часы. Неожиданно, правда? Как раз эти часы красовались у нее на запястье правой руки. Ей предстояло поговорить с Роландом о той ночи и выяснить его алиби.
Митчелл зашла в лавку. За прилавком стоял Роланд Грейвс.
-Здравствуйте.- проговорила девушка, дождавшись пока он повернется. – Меня зовут Аннабнль Митчелл. Я Адвокат. Хочу поговорить с вами об убийстве Николаса Оуэнса. Не беспокоитесь. Мне нужно узнать только все детали той ночи. Где вы были, что делали. – ответила Белль, улыбаясь. Она всегда была веселой и жизнерадостной на работе, а дома снова была замкнутой.  Ведь для ее профессии нужно расположить к себе клиента, ведь они должны доверять ей, рассказывать абсолютно и именно тогда Митчелл сможет обеспечить им отличную защиту.  Так же было и часовщиком. Он был нелюдим, и в городе ходило множество слухов о нем, поэтому мужчина и был первым подозреваемым. Она надеялась, что он примет это спокойно и ответит на все ее вопросы, расскажет все.

Kayla Saunder

i swore I'd never fall again, but this don't even feel like falling.
_____
i found a way to let you in, but I never really had a doubt standing in the light of your halo

Раньше я думала, что быть взрослой - очень здорово, забавно, интересно, и даже, наверно правильно. Потом - взрослела, разочаровывалась, хотела обратно в детство, ну в то, которое я еще не помнила, изо вех сил веруя в то, что оно было. Теперь - я совсем взрослая, Роланд говорит «сформировавшийся человек», и, наверно, очень опечален этим фактом. Прямо как я. Раньше, все в жизни, казалось очень большим, очень чувственным, очень масштабным. Потом взрослела, понимала какие-то мелочи, находила какие-то подводные камешки. А теперь вот выросла, и если уж и жить, то приходиться мелочами. В мире нет ничего масштабного в мои семнадцать, а казалось бы двадцать семь. Есть косой дождь по крыше в марте, есть свет фонарей, что по ночам подначивает открыть глаза, есть запах солнечного утра в июле и жажда в октябре, то ли от чувств, то ли от недостатка воды. С возрастом появилось очень много запретов. Например – «не влюбляйся в пустые вещи», будь это кино или книга, которые ты уже сто раз от начала до конца. Или, «не слушай чужие жизни», потому что ты и в своей не разобралась, что уж там говорить о других. Или, «обращай внимание на то, что греет тебя изнутри», будь то радость или печаль, шепот или крик. Помню, совсем недавно, ну может года два назад, все было по-другому, все заживало быстрей, стоило только найти фольгу, где меня всегда ждал героин.  А еще, раньше, лет эдак в двенадцать назад, у меня был Бог. Он был взрослым дядей, под девяносто, с большой седой жесткой бородой, глаза его еле открывались, но цветом они были как мыло с запахом незабудки. От его лысины отражался свет и ходил он в просторных белых одеждах, если вообще способен был ходить. Боженька спускался ко мне во снах и подолгу говорил со мной, иногда играл в прятки. Наши прятки затянулись, я потеряла его уже давно, вот зараза как хорошо спрятался. Аж тошно. Раньше, когда у меня еще был Бог, любое чудо было таким возможным. Пусть даже на Рождество, идешь, и любой прохожий может оказаться Сантой. Идешь в Ночь всех святых – каждый, ну прямо живой вампир. Сказки крались несмело, сказки крались уверенно, веретеном уносили в Морфееву гавань. Я верю, что все было именно так. Если не помнишь всю свою жизнь – представления это все что тебе удается.  Ну а теперь?
Теперь все еще лучше: я стою на кладбище, где землю изрядно размыло дождем; большие мне ботинки чавкают по слякоти земли, где покоятся усопшие. В этот день мне хочется быть болезненно трагичной, может даже не из-за смерти Николаса Оуэна, как таковой, а просто смотря на Роланда. Это мои первые похороны, в смысле, первые официальные похороны. Раньше я видела мертвых, большинство из них погибали от передозировки, или от холода на улице, их лица были искривлены, собраны в противную гримасу, как будто они посмеивались. Наверно, над смертью. Разговор мамы о героине мне приснился сегодня ночью. Она говорила, что нет ничего лучше героина, и если наркоман умирает от передозировки- смерть его безболезненная и наполнена счастьем до всего логического финала. Мне почему-то всегда казалось, что лица у них искривлены не смерти, а нам, тем, кто остался здесь доживать свои скудные деньки. Но похороны отличались от смерти, они были наполнены чем-то возвышенным, горьким плачем, серьезно поджатыми губами. Я грела руки в карманах куртки, ежилась от промозглости улицы. Это умиротворенное наслаждение я вдыхала полной грудью. И мне было искренне удивительно, что по ушедшим так драматично скорбят. Скорбь была для меня новым чувством, в конце концов, которое я так и не испытала, хотя уже даже прониклась желанием. Роланд собрался идти домой до того, как мое безразличное лицо наполнилось хоть какими-то эмоциями.
Людей называют толпой, серой массой.  Сегодня вся эта масса черного цвета, оскверненная горечью утраты и слепым безразличием.  В простой, размеренной жизни этих людей находят что-то отталкивающее. Их желания кажутся слишком приземленными и мелочными, их цели - слишком материальными, их интересы и радости - примитивными. Говорят,  что они - одноклеточные, что их жизнь протекает по схеме "родился, вырос, школа, работа, брак, дети, пенсия, умер". Образ жизни этих людей представляется слишком обыденным. Сами люди видятся однообразной колышущейся массой.   Люди не хотят быть как все. Куда ни глянь, каждый считает себя иным - более интересным, с другим предназначением, с высокими целями, со стремлением к истине.  А мне нравится толпа. Сегодня она еще более прекрасна, чем обычно. Я достаточно долго наблюдаю за людьми и за самой собой, чтобы понять, что никакой "серой массы" нет, во всяком случае, в моём видении мира. Каждый в этой толпе - как отдельная вселенная. Каждая отдельная вселенная - целая жизнь. Про каждого человека в толпе можно написать толстую книгу. Каждому есть что сказать. Все разные.   
На похоронах теряется правда, хочу я вам сказать. Смерть не так трагична и не так официальна, это капризы высокосветских господ, жалкое подражание им среднего слоя, и мои жалкие попытки понять весь официоз.  По дороге домой мы оба молчим, каждый ищет в себе что-то, что потерялось или нашлось на этом кладбище. Дождь барабанит по зонту, мои тяжелые ботинки громко ударяются об асфальт, я шмыгаю носом. Роланда не слышно ровно до тех пор, пока мы не подходим к лавке. Здесь уже и задорно зазвенели ключи, и лицо его вновь посетила привычная полуулыбка. Могу поклясться, что эту часовую лавку Роланд Грейвс любит в три раза больше, чем любого человека на земле. Отсыревшая куртка неприятно холодит плечи, пока мы переодеваемся в прихожей.
- Город не хотел отпускать его, - Голос Роладна после затяжного молчания заставляет меня вздрогнуть, - могильщикам наверняка было сложно рыть яму под таким дождем. Я неуверенно пожимаю плечами.  – Они всего- лишь делали свою работу. Я скидываю толстовку, остаюсь в футболке, может даже Роланда, потому что мне кажется, я вижу её впервые. – Это твоя футболка? – вопрос я задаю уже на лестнице, не жду ответа и поднимаюсь.
Наверху пахло Роландом: его теплом, запахом волос после душа, парфюмом, его книгами, его восприятием. Мне нравился этот запах, и всю лавку я любила только из-за него. Наверху лежала книга, которую только вчера я начала читать. Горькая история любви Бонапарта как нельзя лучше грела мою душу сегодняшним днем. Наполеон Бонапарт писал своей возлюбленной Жозефине.
Он посылал ей письма с каждой почтовой станции. «Предупреждаю, если ты будешь медлить, то найдешь меня больным». Он одержал шесть побед за пятнадцать дней, но все это время лихорадка мучила его, кашель истощал организм. «Ты приедешь, правда? Ты будешь здесь, около меня, в моих объятиях!» Но прелести походной жизни нисколько не прельщали Жозефину. Теперь благодаря этому замужеству она стала одной из цариц нового Парижа, участницей всех празднеств и приемов. Ее муж ждал, надеялся, неистовствовал. Его мучили ревность, беспокойство, страсть, он слал письмо за письмом, курьера за курьером. И, чтобы не утруждать себя выездом из Парижа, Жозефина выдумала несуществующую беременность.
«Я так виновен перед тобой, – писал он, – что не знаю, как искупить свою вину. Я обвинял тебя за то, что ты не уезжаешь из Парижа, а ты больна! Прости меня, мой добрый друг, любовь отняла у меня рассудок...» И в то же время он писал брату Жозефу: «Меня не покидают ужасные предчувствия... Ты же знаешь, что Жозефина – первая женщина, которую я обожаю. Ее болезнь приводит меня в отчаяние... Если она настолько здорова, что может перенести путешествие, то я страстно желаю, чтобы она приехала... Если она меня уже не любит, то мне нечего делать на земле».
Никакие отговорки больше не помогали, и Жозефина поехала к нему. Она ждала его в Милане, он примчался на два дня – два дня сердечных излияний, любви, страстных ласк. Потом они снова оказались в разлуке, его армия была на грани полного разгрома, а он, среди приказов, каждый день писал длинное любовное письмо. Чтобы побудить ее приехать хотя бы на одну ночь, на один час, он просил, умолял, приказывал. К ней, любовнице уже пожившей, светской и опытной, к ней летел призыв совсем молодого, двадцатишестилетнего мужчины, жившего до сих пор целомудренно, это – непрерывный стон желания. Но эта его вечная экзальтация тяготила и надоедала ей. Правда, у нее были теперь высокие доходы, она тратила деньги без счета. Однако, когда Бонапарт отправился в Париж, она не сопровождала его. Жозефина, чья красота уже несколько поблекла, вернулась к мужу только в конце декабря. Ей было около сорока, но для Бонапарта она никогда не состарилась. Она навсегда осталась обожаемой, единственной женщиной, имеющей власть над его чувствами и над его сердцем.
Все, что способно было тронуть меня до глубины души находится в этой лавке: Роланд и книга, про обескураженного Наполеона. Стоило мне всего на секунду увлечься воспоминаниями, держа в руках толстую книгу, как внизу брякнул колокольчик. Этот звук я ненавидела больше всего.  Из полки я взяла два полотенца, еще одну свою толстовку и плед. Подошла ближе к лестнице, так наверху и остановившись. Будь я Жозефиной, ахнула бы, но увы, не моих господских кровей это дело.  Я молча спускаюсь по лестнице, каждый шаг от злости раздается эхом в лавке. Я абсолютно бесчувственный камень – убеждаю я  саму себя, стараясь улыбнуться, но мои губы  так и не дрогнули. На прилавок я кладу полотенца и плед, забираюсь в сухую толстовку и молча встаю рядом с Роландом. Кажется, этот день только начинается.
- С каких пор часовщики первые подозреваемые? – я чуть приподнимаю бровь и не хочу слышать никаких ответов. – Хотите чай?  Моя доброжелательная улыбка - слабое подобие того, что обычно изображают люди, быстро слезает с поджатых губ. Я серьезно смотрю на Роланда, так же серьезно перевожу взгляд на девушку. – Правда, знаете, он как раз закончился.   Есть крысиный яд, - мысленно пробежало в моей голове, но Роланду бы явно не понравилось критическое дополнение, хотя от этой мысли на моем лице и вправду отобразилась улыбка. – Извините, а в чем конкретно подозревается Роланд Грейвс? Девушка с красивым лицом напоминает мне кого-то из прошлого отсюда и вся беда. Она напоминает мне, о том, что было до этого города. Я помню полицейских и адвокатов. Если  ты попадал к ним в руки – уже никогда не возвращался. На тебя вешали все : от кражи приправы в продуктовом до смерти президента Кеннеди, запирали до конца лет твоих в решетчатую камеру, а позже, года через два ты сам пытался найти способы себя убить. Я вспоминаю знакомых, которых больше никогда не увижу, неприятно ежусь, наконец отведя от девушки взгляд, и как ни в чем не бывало иду ставить чайник, который Роланд так и не поставил.

Roland Graves

In your world
No one is crying alone.
In your world
No one is dying alone.
[c]

Мисс Митчелл уходить не собиралась. Услышанного ей было мало. Нельзя сказать, что Роланд не ожидал такого исхода. Если уж девушке хватило духу явиться прямо к нему в лавку с допросом, она не остановится на паре вопросов.
Кайла все-таки спустилась, Роланд встретил ее улыбкой. Не хотелось вмешивать ее в то, что Власти наверняка называют громким словом «расследование». Все это было следствием его прошлого. Задолго до того, как она появилась в Городе, Роланд уже был первым в черном списке совета и глав. Вот только поводы для предъявления обвинений им никак не подворачивались. Теперь все иначе. И поводов целое множество, и Власть меняется, и Роланд уже не так одинок, как раньше. Нет больше его проблем. Есть проблемы общие.
- Некоторые утверждения не нуждаются в пояснении, - будто бы случайная негромкая фраза, обращенная скорее к Кайле, нежели к Аннабель. Наивная девочка, эта мисс Митчелл. Ей бы давно пора уже понять, что появление адвоката на пороге и есть прямое обвинение. Превратности профессии. Может, кто-то и был бы рад тому, что его решили защищать. Роланд же никогда в сознательной жизни не нуждался в защите. Он разделял простое убеждение – в этом мире каждый человек является хозяином своей судьбы. У каждого есть сила, но не каждому хватает духа для того, чтобы воспользоваться ей. Нужно воспитывать в себе достаточную волю, чтобы однажды оказаться способным ответить за все свои слова. Защита могла понадобиться тому, чье слово недостаточно весомо, чья жизнь не честна, чей путь пролегает по чужим костям. Аннабель Митчелл просто ошиблась адресом.
***
Роланд почувствовал себя законченным эгоистом, провожая взглядом удаляющуюся Кайлу. Ему нестерпимо захотелось попросить Аннабель уйти, а если девушка не согласится – вывести ее силой под локоть за дверь, закрыв лавку изнутри, чтобы ни она, ни кто-либо другой не смогли войти. Пусть себе мокнут под дождем снаружи, стучат и осыпают домовладельца и весь его род до седьмого колена проклятьями. Сила слова еще не настолько могущественна, чтобы разрушать металлические замки. У часовщика с окраины Города никогда не было репутации гостеприимного человека и радушного хозяина, и нынешнее время не казалось ему подходящим для того, чтобы таковой репутацией обзавестись.
В этом взгляде нет ни капли укора или порицания. С того момента, как Кайла Сондер переступила порог этого дома, у нее появилось такое же право голоса, коим обладал сам Грейвс. Даже если бы в один из дней девушка сказала, что хочет, чтобы часовую лавку сровняли с землей, Роланд выслушал бы все ее аргументы, несмотря на то, как дорог был ему этот побитый временем домишко. Что уж говорить о незваных гостях…
***
Часовщик неспешно поднял оставленное на стойке полотенце и несколько минут держал, прежде чем набросить его на плечи.
Вопросы госпожи адвоката предсказуемы, у Роланда уже заготовлены ответы.
- О, вот как. Верно ли я понимаю, что по-вашему, в нашем городе есть те, кого я мог бы счесть подозрительными? За всю свою жизнь я не видел здесь ни одного подозрительного человека. Возможно, неправильно смотрел. – Горькая ирония. Отнюдь не самые добрые слова, сказанные когда-либо, но отчего-то он просто не смог смолчать.
- Не относился. До сих пор отношусь, - поправил Роланд. Он был из тех людей, которые не считали, что со смертью прерывается существование. Где бы сейчас не прибывало то, что было Николасом Оуэнсом помимо его бренного тела, оно не исчезло без следа. – Я не могу судить о нем, как о человеке, но я могу судить о его делах. И дела эти были направлены на благо Города. Нам еще представится шанс оценить то, как потомки воспользуются его наследием. Знаете... Я держал в руках его часы однажды, мне приносили их для профилактики, не для ремонта... Могу сказать, что человек, который настолько ценил вещь, отмеряющую его время, попросту не мог тратить его понапрасну.
***
- Если разговор обещает быть долгим, давайте присядем. В ногах правды нет.
Не то, чтобы Роланду хотелось расположиться поудобнее или тем более – озаботиться удобством гостьи. Напротив, он рассудил, что девушка вряд ли будет рада перспективе проникнуть в глубину жилища часовщика.
Когда-то много лет назад он собственными ушами слышал, как шептались две незнакомые ему домохозяйки неподалеку от булочной. Они исступленно рассказывали друг другу о том, что местный пьяница, Билли Гоулман, ночью заглянул в окно часовой лавки, а там над камином висит портрет покойной Мэри Грейвс, вместо лица у которой – оголенный хронометр, без всякого корпуса, месиво из стрелок, шестеренок и разномастных винтов. Этот хронометр не показывает время, в отличие ото всех прочих часов, которые можно найти в доме. На нем вовсе нет никакого циферблата. «Экое кощунство! Экая чертовщина!» - возмущалась громким шепотом одна из женщин, сверкая недобрым взглядом в сторону проходившего мимо Роланда, другая же восклицала: «Ну и придумаешь же ты! Ничего подобного, наверняка это ему в темноте причудилось! После третьей бутылки и не такое бывает!».
Но портрет был.
***
Небольшая комната, прилегавшая к торговому залу с одной стороны и к крохотной кухне – с другой, служила одновременно кабинетом, столовой, гостиной и рабочей мастерской. Два кресла, старенький потертый диван, стол, на котором стопкой стоят коробки с инструментами и запасными частями и камин. Все стены увешаны часами, большими и маленькими. За механизмами следили, как за великими драгоценностями, хотя по сути своей многим из них давно было пора на свалку. И портрет… Раньше он висел в спальне. Сразу после похорон мать сняла картину и убрала в кладовку, завесив плотной черной тканью. Было непонятно, заботилась она таким образом о сыне или попросту не хотела давать себе лишний повод для расстройства. Как бы то ни было, Роланд ничего не имел против картины. Хорошая работа, на которую был потрачен не один день. Молодая женщина улыбалась с холста, прикрывая губы кончиками пальцев. С чего бы полотну в тяжелой деревянной рамке собирать пыль среди метел и разной рухляди, которую жалко выбросить, но некуда применить? Когда ушел отец, а за ним – мать, Роланд заглянул в кладовку под лестницей и достал портрет. Он заботливо очистил его от пыли и перенес на новое место – в мастерскую. Но Грейвс переоценил себя. Спустя несколько месяцев он уже не мог спокойно встречаться со смеющимся взглядом вечно веселой и юной жены. Ее тень жила по соседству, следила и… манила, звала уйти с собой, прочь от этого Города, где его не любят и не желают видеть, прочь от жизни, в которой нет радости, прочь от одиночества в другой, лучший мир. Тогда Роланд разобрал большие отцовские напольные часы, избавил механизм от проржавевшего по краю корпуса с циферблатом и поместил в самый центр портрета. То ли он слишком спешил, то ли часы оказались слишком старыми – механизм не отреагировал на завод, стрелки не шелохнулись, металлическое сердце не забилось ровным чуть слышным тиканьем. И часовщик не стал пытаться починить поломку.
С тех пор портрет женщины, в которой лишь немногие старые подруги смогли бы узнать Мэри Грейвс, висел над камином. Роланд называл картину «работой», всегда уходя от ответа на вопросы о том, откуда в его доме взялся этот портрет и этот часовой механизм, словно они были на этом месте всегда, безмолвные свидетели его жизни. Свидетели того, что как он ждал перемен. И как дождался.
Однажды Роланд непременно расскажет Кайле о том, почему не выбросил портрет, почему не оставил его в кладовке, почему не бросил в горящий очаг. Пока же в этом не было необходимости. Прошлому стоило оставаться в прошлом.
А вот Аннабель могла слышать что-то об этом. Она была маленькой девочкой, когда все эти слухи начали появляться вокруг часовщика. Говорят, что детские воспоминания – самые сильные, а уж если они связаны со страхом…
***
- Ну, что скажете? – мужчина забрал оставшееся нетронутым полотенце и плед, вышел из-за стойки, обошел посетительницу широким кругом и открыл дверь в соседнюю комнату, жестом предлагая войти.
Если Аннабель Митчелл осмелится сделать шаг внутрь - он будет терпеливо и неизменно вежливо рассказывать ей, под какими именно линзами рассматривал треснувшую шестеренку злополучным вечером накануне убийства.
Если Аннабель Митчелл уйдет – он прямо сейчас закроет на замок входную дверь и последует за Кайлой, чтобы приобнять ее за талию и смотреть через ее плечо, как закипает в чайнике кипяток. Не обсуждать произошедшее. Не ждать, что через несколько часов за ним могут прийти те, кому бесполезно перечить.

Annabel Mitchell

А стрелки двигаются медленно, почти что терпеливо...

Я стою перед часовщиком, ожидая ответов на свои вопросы. Его помощница скрылась в другой комнате и я этому рада, так как девушка явно не хочет видеть меня здесь. И кажеться не совсем понимает, что именно я здесь делаю. Но я не обращала на это внимание.  Это один из минусов моей профессии.  Конечно все эти обстаятельства потрясли город, поэтому работать я начала сегодня.
Я улыбнулась, слушая часвощика. Он говорил о том, что не видел в Городке никого подозрительного, хотя жители знают одного такого человека. Им и был роланд Грейвс. Я не сомневалась в том, что он знала о слухав, который ходят по Городку, но видимо ему было все равно. По словам часвощика можно было скзаать, что он не говорит об умерших в прошедшем времени. Меня это слегка удивила и я задумала над тем, что возможно нужно было сказать о Николасе Оуэнсе в настоящем времени? Ведь он навсегда останеться в памяти людей и его похороны состоялись несколько часов назад. Я слегка нахмурилась, чувствуя себя бесчувственный человеком.
- Если разговор обещает быть долгим, давайте присядем. В ногах правды нет.- проговорил Роланд Грейвс. Конечно, я не ожидала, что он приглосит меня внутрь, так как думала, что он постараеться побыстрее меня выпровадить.
- Ну, что скажете?- мужчина обошел меня и открыл дверь в соседнюю комнату. Я нчиего не овтетила, так как в комнату заходит помощница часовщика.
– Вам не кажется, что для сегодняшнего дня достаточно событий, тем более таких абсурдных предположений?- я слегка улыбаюсь, слыша эти слова, хотя в этот день не до улыбок, конечно. Но это хоть какой-то способ отвлечься от всех печальных мыслей, ведт в Городке никогда не было убийств и конечно это останеться памяти людей надолго, оставит свой отпечаток и пока мы не поймаем убийцу люди не сомгут жить спокойно. Хотелось пойти домой, прижаться к Кристоферу, тогда будет казаться, что это все сон, но увы реальность бывает жестокой.
-Не беспокойтесь. Я не собираюсь оставаться.- спокойным тоном говорю я, смотря на девушку, которая прошла мимо меня и вручила Роланду кружку с чаем.
-Почему первый Роланд? Не мясник, не сторож, а часовщик? Вы со своим правосудием, правда, считаете, что устройство пистолета похоже на устройство часов? Или например завести часы то же самое, что и пырнуть прохожего ножом? Да мы даже не общаемся здесь почти ни с кем! Обвинять Роланда - ну по крайней мере очень глупо.- говорит помощница часовщика и с силой ставит чашку чая на прилавок отчего чай вылеваеться ей на руку. Я нахмурилась, гляда на нее. Сдержанность- всегда была моим так сказать достоинством.  Хотя некоторые люди наоборот не умеют показывать свои эмоции и иногда это плохо, если ты не хладнокровный убийца.
-Вы сами ответили на свой вопросы. Вы ни с кем не общаетесь, поэтому никто не может, что вы за люди,как живете и что находиться например в этой комнате. –я жестом показала на комнату и слегка улыбнулась. –Думаю, вы и сами это знаете.- я посмотрела на Роланда и на его помощницу.
- Я не привыкла доверять слухам, а их о вас ходит достаточно, поэтому я и пришла сюда сама, чтобы выяснить какие вы люди и как вы живете, ведь у вас может в каком-нибудь уголке быть лежит пистолет. Все возможно в мире и в этом мы убедились сегодня, когда похоронили Николаса Оуэнса, ведь раньше ничего такого не было. - я глубоко вздохнула и покачала головой. Было очень грустно из-за всего этого. Кто смог убить главу нашего Городка? И где сейчас находиться этот человек?  Зачем кто-то сделала это? Ответы на эти вопросы мне щее престоило найти.
-В общем простите за беспокойство. Я узнала все, что хотела. До свидания. – с улыбкой проговорила я и вышла из лавки. Быстро раскрыла зонт, так как дождь еще шел, сделала шаг вперед.  Я была спокойна, но в душе кошки скребли из-за всего этого. Наш Городок ждет не особо лучшее времена и каждый это понимал, ведь родителий не смогут спокойно отпускать своих детей гулять да и каждый гражданин будет бояться находиться на улице, зная, что убийца на свободе.  Как мы все это переживем?